уже не хватало времени.
Грянула война, которая рано или поздно должна была разразиться. И хотя все знали, что она будет, тем не менее никто не ждал ее так скоро. Уже через две недели Катя уходила воевать санинструктором, а Петя оставался в Москве, ожидая, когда его вызовут в танковое училище, куда он подал заявление перед выпускными экзаменами. То, что он задерживался, в какой-то степени шокировало Катю: ей тогда казалось, что он обязан отправиться на фронт немедленно. Уж не трусит ли Фома?
— В училище — это же долгая история! — укоряла она его.
— Обещают ускоренно. Хочу на танке!
— Смотри, Фома, продожидаешься — война кончится.
Он пришел проводить Катю и до последней минуты, пока было возможно, не покидал ее, хотя она сначала подчеркнуто холодно и сдержанно говорила с ним и всем своим видом старалась показать, что не одобряет его поведения.
— Пиши, — попросил Петя. — Или забудешь?
Катя не ответила, заговорив о чем-то другом, а когда наступил момент прощаться, испытующе глянула ему в глаза и строго сказала:
— Ну, Фома, смотри! Ть меня понял?
Петя грустно улыбнулся и опять спросил:
— Так напишешь?
Голос его дрогнул, и Катя обещала написать. И тут она вдруг поняла, что уезжает не на месяц и не на год, что впереди — неизвестность и трудно сказать, увидятся ли они когда-нибудь.
— Фома…
Обняв своего верного друга, Катя сама поцеловала его.
Письмо без обратного адреса, написанное в дороге, долго путешествовало и пришло не скоро; Петя, так и не дождавшись его, уехал в училище. Через некоторое время переписка наладилась, но спустя год внезапно оборвалась: Петя молчал. И только теперь наконец все выяснилось…
Уехав из Москвы в западном направлении, Катя не попала на фронт сразу — фронт сам скоро придвинулся. Первое время ей пришлось копать траншеи под Смоленском, куда на строительство оборонительных линий была брошена большая группа призванной в армию молодежи. Пока Катя рыла траншеи, немцы безостановочно двигались на восток. Однако под Смоленском, встретив организованное сопротивление наших войск, они вынуждены были задержаться на два с половиной месяца. Бросив лопату, Катя перевязывала раненых и вместе с бойцами защищала город. Ей доверили ручной пулемет, которым она отлично владела.
Тяжелыми были бои и неимоверно трудным было отступление. Немцы обошли наши войска и замкнули кольцо. Часть соединений, попавших во вражеское окружение, все же смогла прорвать кольцо и выйти из-под удара…
В ноябре Катя сражалась под Москвой. В одном из боев, когда фашисты рвались к шоссейной дороге, идущей к Москве, Катю ранило. Случилось это, как только она, перевязав голову бойцу, поднялась с земли, чтобы перебежать к следующему. Немцев отогнали, стрельба постепенно утихала, и, потеряв осторожность, Катя решила, что теперь уже не обязательно ползти, прижимаясь к земле. Сделав два-три шага, она услышала чей-то голос:
— Куликова, падай! Ползко-ом!.. Твою…
Но было поздно: она успела еще услышать ругательство, адресованное ей, и, тихо охнув, опустилась на заснеженную поляну рядом с молодой елочкой. Из рукава шинели на снег закапала кровь. Высвободив руку, Катя сама оказала себе первую помощь.
В госпитале она пробыла недолго — рана быстро зажила. Не раздумывая, Катя попросилась опять на Западный фронт: именно здесь, на московском направлении, наши войска, собравшись с силами, обрушились на врага. Зимние месяцы с непривычными для немцев морозами оказались самым удобным моментом для контрнаступления, которое привело к разгрому вражеских войск под Москвой.
Декабрь, январь, февраль… Под Вязьмой Катю контузило. И снова госпиталь…
Весной сорок второго дивизия, куда после лечения направили Катю, была переброшена на юг. Положение на Южном фронте стабилизировалось, и временное затишье позволило открыть при штабе армии курсы младшего комсостава, в котором чувствовалась нехватка. Катю по ее просьбе взяли на курсы, и спустя два месяца в звании младшего лейтенанта она была назначена заместителем командира стрелковой роты. Но едва Катя успела освоиться в роте, где никого не знала, как фронт в районе Таганрога был прорван; в июле началось массовое отступление наших войск к Дону, а потом и дальше — к Сталинграду и Северному Кавказу. Под напором вражеских танков, устремившихся в южные степные просторы, войска наши откатывались…
В боях под Сталинградом, когда рота понесла большие потери, а командир был убит, Катя встала на его место и с тех пор бессменно командовала ротой. Опыт Смоленска и Московского сражения очень ей пригодился.
И все же непросто оказалось ей, девушке, да еще самой молодой в роте по возрасту, добиться от подчиненных повиновения. Сначала многие относились к ней иронически, а случалось, просто игнорировали ее, даже возмущались:
— Ну, дела! Под началом у бабы! И кто это только придумал…
— Командирша… Небось и с мужиком еще не обнималась!
— А ты попробуй!..
Катя старалась не обращать внимания на такие разговоры, пропуская их мимо ушей. Ее не покидала уверенность, что пройдет немного времени — и все изменится.
Постепенно ее самоотверженность, честность, отвага расположили к ней людей. Со всеми Катя была ровной и справедливой, по пустякам не придиралась, вела себя сдержанно и твердо добивалась выполнения своих приказов. Очень скоро она нашла поддержку у командиров взводов, которые оценили ее природную смекалку и организаторские способности.
Стараясь выработать в себе мужскую твердость характера, Катя постоянно контролировала свои поступки. Единственным, с чем она не в силах была совладать, оказалось чисто женское чувство жалости ко всему живому: она всячески оберегала пожилых солдат от непосильного физического труда, ей хотелось, забыв о своих обязанностях командира, броситься на помощь к любому раненому, она не могла вынести вида издыхающей лошади, подбирала тощих, изголодавшихся котят, которые плодились, несмотря на войну…
Иногда Кате приходилось сталкиваться с попытками грубого ухаживания, которые она сразу же пресекала, не горячась, не оскорбляя человека. Однако, если требовалось, она и ругнуться по-мужски могла, и высмеять незадачливого ухажера.
В конце концов Катя завоевала полное доверие и уважение своих подчиненных. Особенно ясно она поняла это, когда в зимнюю стужу под Сталинградом пожилой солдат принес ей теплые рукавицы, которые сам сшил.
— Это вам… Носите на здоровье, товарищ лейтенант! Ручки-то у вас не то, что наши…
Другой, двадцатилетний Фесенко, отчаянно смелый парень, которому Катя поручала самые рискованные дела, раздобыл для нее шерстяные носки. Грубовато, стесняясь, предложил:
— Бери, в самый раз будут…
Именно его, этого рабочего парня из города Николаева, пришлось ей однажды отчитать, когда он попробовал обнять ее. Сначала он обиделся, даже не смотрел в ее сторону, но потом она стала замечать, что в самые опасные моменты боя Фесенко никогда не терял
